Мы улеглись на кровать. Фрэнк задрал на мне свитер, оттянул лифчик в сторону и занялся моими сосками.
– Прости, я на минутку, – сказала я. Пошла в ванную, и там меня дичайше вырвало.
Фрэнк не обиделся, он даже не расстроился. Мы оба горевали по Крису. Он дождался, пока я вернусь в постель, и укрыл одеялом. Дал мне номер своего мобильного и сказал, чтобы я звонила, если он мне понадобится. Или если я захочу позвонить. Мы оба знали, что я не позвоню никогда.
Я проснулась с раскалывающейся от боли головой и с глубочайшей ненавистью к себе, ненавистью гораздо более жгучей, чем головная боль. Перед похоронами Криса, как оказалось, я бессознательно сняла обручальное кольцо и сунула в кошелек.
Я сварила кофе в убогой кофеварке, имевшейся в номере; вода из-под крана отдавала хлоркой. Выпила обе чашки. Потом сварила декаф и тоже выпила. А потом меня снова вырвало.
Я вызвала такси и каким-то образом умудрилась отыскать бар, на парковке которого все еще стояла моя арендованная машина. Я села в нее и поехала в аэропорт Мэдисона.
Никогда я не была так уверена, что самолет потерпит крушение. Я точно знала, что никогда больше не увижу Майлза, и это будет мне наказанием за то, что я сделала прошлой ночью, – наказанием за то, что я делала все эти ночи и дни с Крисом. Я больше не знала, во что верю. Но в тот день я молилась, сидя во взлетающем самолете.
Пожалуйста, пусть я останусь жива, чтобы видеть сына и чтобы никогда больше не делать ничего подобного. Я буду существовать только ради Майлза. Я зарекусь иметь дело с мужчинами. Я никогда больше не пойду на рискованный недолжный секс с неправильными людьми. Единственное счастье, которое будет иметь для меня значение, – это счастье Майлза. Я брошу все остальное. Только дай мне добраться до дома.
Я захватила Майлза из дома его бабушки в Нью-Гемпшире. Он заверещал от радости, увидев меня, а я обняла его так крепко, что он взвизгнул. Все дорогу до нашего дома в Коннектикуте он не спал в своем кресле; оперируя несколькими известными ему словами, он пытался рассказать мне (я думаю), что бабушка водила его посмотреть на пони.
Я была так рада остаться живой, что лишь войдя в свой дом, вспомнила: Криса и Дэвида больше нет.
Я сдержала свое обещание. Никаких мужчин. Никаких опасных связей. Все ради Майлза.
До тех пор, пока не пропала Эмили и в моей жизни не появился Шон.
Может быть, потеря выбила меня из колеи. Может, горе выпустило на свободу демонов, которые иначе так и сидели бы глубоко внутри меня.
Мамы, привет!
Я уверена: вы считаете меня худшим в мире блогером, ведь я так долго ничего не писала. Но я вернулась, и мне есть что рассказать. После моего последнего поста столько всего случилось!
Я всегда считала, что лучше быть честной и открытой, хотя здесь, в сообществе, наверняка есть мамы, которые вряд ли хорошо воспримут то, о чем я собираюсь рассказать. Прошу вас, смягчитесь и посмотрите на вещи шире, услышьте меня. Попытайтесь понять, прежде чем осудить.
Мы с Шоном теперь живем вместе. Неужели есть что-то неправильное в том, что доброта и партнерство обернулись любовью? И как мы знаем, сердце хочет того, чего хочет сердце.
Ничто не вернет Эмили. Ничто не восполнит потерю – мою, Шона и Ники. Но мы помогаем друг другу стать другими, лучшими людьми. Мы с Шоном и мальчиками можем стать семьей. Мальчики могут стать братьями. Никто из нас не хочет покидать свой дом и оставшиеся в нем воспоминания, так что мы решили жить на два дома. До школы ближе от моего, так что чаще всего я отвожу мальчиков в школу и забираю их оттуда.
У мальчиков есть свои комнаты в обоих домах. Они могут приносить и уносить, что захотят, у них по две зубные щетки, по два набора носков и всего прочего. Я знаю, кажется излишеством иметь два дома, когда у стольких людей в мире нет ни одного. Но что-либо еще означало бы принятие решения, которое мы не можем принять прямо сейчас. Хотя до некоторой степени я хочу. Мы хотим.
Иногда мы с Шоном проводим ночи порознь. Иногда в одиночестве, иногда с обоими ребятами, иногда только со своим собственным сыном. Я не была уверена, что мне понравится так жить, но мне понравилось. Мне нравится быть с Шоном – и нравится быть только с Майлзом.
Это необычное устройство жизни, но сейчас оно кажется правильным. Мы изо всех сил стараемся, чтобы у двух маленьких мальчиков было самое лучшее детство. Самое лучшее в обстоятельствах, которые они никогда бы не выбрали сами. Мальчикам не пришлось оставлять свой дом, они не потеряли возможность проводить время только со своим родителем.
Психотерапевт очень помог Ники. Хотя малыш грустит, для чего у него есть все основания.
Дорогие мамы, если вы можете поделиться историей или советом, как говорить с детьми о смерти, – пожалуйста, оставьте комментарий к этому посту.
Забросив мальчиков в школу, я везу Шона на электричку. Он вернулся в офис на полный рабочий день, и это прекрасно, особенно для Шона, хотя Ники сначала плакал, когда возвращался домой – а папы нет. Компания пообещала Шону снова отправлять его в командировки, а Шон пообещал мне, что мне не придется часто оставаться одной с Майлзом и Ники.
Когда Шон уезжает, я проверяю дом на предмет мини-саботажа, который мог устроить Ники. Игрушечная пожарная машина заброшена в туалет. Пульт от телевизора – на дне коробки с игрушками.
От мрачных взглядов, которые иногда бросает на меня Ники, кровь стынет в жилах. К тому же у него начались капризы, напоминающие обсессивно-компульсивное расстройство. Он хочет есть только определенными вилками, иначе будет рыдать часами. Или он хочет только редиску. Или домашнюю картошку фри. Ники успевает помучиться от голода, прежде чем согласится съесть что-нибудь другое. Он считает ступеньки вверх до своей комнаты и шаги от входной двери до машины Шона. Его психотерапевт предположил, что пока стоит повременить с лекарствами (Шон спрашивал). Надо, чтобы у Ники сохранялась возможность пройти стадии горевания.