Простая услуга - Страница 41

Но не Шон. Он только притворялся хорошим мальчиком. Или, может быть, он был хорошим мальчиком, который притворялся плохим мальчиком. Его вштырило, он возбудился от того, что мне нравится “Подглядывающий”. Он решил, что это сексуально. Страшно, но страшно хорошо. Фильмы вроде этого нравятся парням, в отличие от девочек, которые, по его мнению (возможно, следствие общения с его унылыми подружками), хотят, вернувшись домой из офиса, свернуться калачиком с бокалом пино гриджо и последним римейком Би-би-си по Джейн Остин.

Я предпочитаю текилу или, еще лучше, мескаль. Но не рядом с Шоном.

Позже выяснилось, что он великий фанат “темных” телесериалов: “Во все тяжкие”, “Прослушка”. Кино, которое я не особенно люблю, хотя ребятам на работе нравится. Я не успеваю отслеживать действующих лиц и не могу выкинуть сцены насилия из головы.

Мы сбежали в Лас-Вегас. Никому не сказали. Поженились в Церкви Элвиса и провели три дня в постели, в сьюте “Белладжо”. Это была чудесная передышка: секс, обслуживание в номере, шампанское, телевизор. Мы покрасовались друг перед другом.

Не лучшей идеей Шона оказалось поехать на медовый месяц к его “маменьке”, живущей на севере Англии. Он все рассказывал мне, как там зелено, как романтичны болота. Он знал, что я люблю “Грозовой перевал”. Его городишко был всего в часе от деревни Хоэрт, где жили сестры Бронте.

Два дня белесого неба и моросящего, отвратительно холодного, всепроникающего дождя, тучи висят так низко, что не видно болот. Ненавижу это ощущение: холод просачивается сквозь кожу до самых костей. И чего ради? Только чтобы мы с Шоном потолкались в печальном домике, набитом ноющими несовершеннолетними туристками? А потом назад, провести ночь в угрюмом, плохо отапливаемом, заросшем плесенью доме кислого, сморщенного огрызка женщины, которая не любила своего сына и которая любила меня еще меньше?

Обычно я стараюсь не жалеть людей. Не думаю, что человеку полезно, когда его жалеют или когда он сам жалеет кого-то. Но когда я увидела тот дом! Линолеум в трещинах, вонючие газовые нагреватели, плотные темные шторы и мебель, впитавшая вонь всей баранины, которую здесь тушили со времен Генриха VIII. Бедный Шон!

Однажды – когда Шон изучал рынок – я предложила его матери угоститься из моей фляжки. Я представила их друг другу. Мама Шона, познакомьтесь, это “Хосе Куэрво”. Хосе, это мама Шона. (На самом деле – Herradura. От дешевой текилы у меня болит голова.) Для старухи после целой жизни с шерри это стало откровением. Я сказала, что убью ее, если она расскажет Шону, и она засмеялась – заговорщицкое “хе-хе-хе”, потому что решила, что я шучу.

Тем вечером она легла рано, и Шон не заподозрил, что она напилась. А у нас с его мамочкой после этого образовался союз заговорщиков, что сделало наше пребывание там почти занимательным. Почти.

А! Было там кое-что смешное.

Всю свою жизнь я время от времени страдала от удушающей скуки и знала, когда приближается приступ, как другие ощущают приближение мигрени или приступа дурноты. Я знала, что должна сделать что-то, чтобы удержать себя под контролем и не повести себя так, чтобы потом пожалеть о сделанном. Я это чувствовала с самого детства и усвоила: мне необходимо сделать что-то, чтобы прогнать скуку. Это как расчесывать укус насекомого.

Я украла у матери Шона кольцо.

Оно было очень милое, сапфир между двух крупных бриллиантов, просто оправленных в золото. Я похвалила его вскоре после нашего приезда, и старуха завелась рассказывать про огранку и оправу камней, и как ее муж подарил ей это кольцо перед свадьбой, кто владел кольцом до этого – всю его историю вплоть до неандертальцев. Я перестала слушать. Не помню, решила ли я украсть кольцо уже тогда или сделала спонтанно, когда подвернулась возможность.

Однажды вечером я, как обычно, слегка подпоила маму Шона. Удивительно, как Шон не заметил, что мама сегодня неприятна, как никогда, и придирается больше, чем обычно. Полагаю, он и так ничего хорошего не ждал. Тем вечером она зудела, чтобы он отправлялся в “залу” смотреть “телик”, пока “девочки” прибираются. Старуха бережно положила кольцо на подоконник над раковиной, чтобы обезопасить на время мытья посуды, и поковыляла “в уборную”.

Я сунула кольцо себе в карман. Только и всего. Вот кольцо – и вот его нет. Импульс? Умысел? Не знаю. Мне это все равно. По натуре я не клептоманка. Но на меня что-то нашло.

Маменька Шона не хватилась кольца, пока не закончила мыть посуду. А потом за десять секунд раскалилась от нуля до шестидесяти. Стонала, как раненое животное. Ее кольцо! Ее прекрасное кольцо! Его здесь нет! Где же оно? Неужели упало в раковину? Почему она была так неосторожна? Как она будет жить без него?

Мы перевернули дом вверх ногами, и бедному Шону, послушному сыну, пришлось лезть в подвал, разбирать отвратительную канализационную систему и поискать кольцо в трубах.

Как можно догадаться, кольцо так и не объявилось. Когда Шонова маменька прощалась с нами, она все еще скорбела, больше огорчаясь потерей кольца, чем отъездом сына и его молодой жены.

Я указала Шону на это, когда мы летели домой, в Нью-Йорк. Бизнес-классом. Я сказала:

– Твоя мама любит свое кольцо больше, чем тебя.

– Не суди ее слишком сурово, – попросил Шон.

Тогда-то я и вынула кольцо из сумочки и предъявила Шону. Он страшно обрадовался:

– Ты его нашла! Дорогой мой ангел! Мама будет на седьмом небе.

– Нет, – сказала я, – я взяла его. И отдавать даже не собираюсь. Твоя мать просто унесла бы его с собой в могилу. Глупо. Все равно что выкинуть.